Культуролог Ян Левченко: «Нигде история не визуализирована так, как в Калининграде»
С лета прошлого года в БФУ им. И. Канта в качестве профессора-консультанта работает преподаватель Школы культурологии ВШЭ, известный культуролог и кинокритик Ян Левченко. В интервью kantiana.ru он рассказал о том, как рождение фотографии повлияло на промышленную революцию XIX века, почему технический прогресс вызывает разочарование и чем современной молодежи интересен снятый больше тридцати лет назад фильм «Курьер». - Ян Сергеевич, как началось ваше сотрудничество БФУ им. И. Канта и в чём оно сейчас заключается? - В 2001 году я участвовал в работе филологической школы недалеко от Калининграда, на берегу моря. Потом, в 2013 году, меня пригласили прочитать в вашем университете короткий курс о визуальных революциях XIX века.
А этой весной со мной связалась директор научно-исследовательского Центра социально-гуманитарной информатики БФУ им. И. Канта Елена Баранова и предложила принять участие в реформировании проекта «Народный альбом», который является фотобазой семейных снимков, сделанных в 40-е - 90-е годы прошлого века. Елена сказала, что есть идея издать этот альбом в виде некоего полиграфического продукта.
В начале июня я приехал в Калининград, имел здесь аудиенцию у ректора Андрея Клемешева, который, как я понял, в целом одобрил эту идею. Мне кажется, он поверил в то, что мы с Еленой Барановой сможем сделать из «Народного альбома» что-то интересное. У меня сразу возникли некоторые мысли по поводу того, как классифицировать снимки, по поводу дизайна. Хотя я и не дизайнер, но многие вещи просто напрашиваются.
Ну, а потом выяснилось, что, если я включаюсь в проект, мне нужно читать лекции, брать магистрантов. Я не против, только рад этому.
-
Как называется курс, который вы читаете сейчас студентам? О чем ваши лекции? - Я называю этот курс «Введение в визуальные исследования». Он посвящен феномену, который определяет нашу идентичность, идентичность современного человека в той её части, которая касается восприятия информации. Несмотря на обилие разного рода лингвоцентричных материалов, в основном мы потребляем визуальную информацию, которой сегодня просто море.
При этом поражает не только беспрецедентно большое количество визуальной информации, но и то, что человек научился её перерабатывать. Очевидно, что за последние сто лет серьезно изменилась структура восприятия. И мне интересно понять, как же так вышло, что человек оказался способен к таким изменениям. Но, если мы оглянемся назад, то увидим, что подобные процессы происходили во время первых индустриальных революций.
В XIX веке технологический рывок был подготовлен появлением первых примитивных оптических медиа. Бурно развиваясь во второй половине позапрошлого столетия, фотография жадно фиксировала происходящие изменения. Она была спутником этих изменений и в известным смысле их мотором.
Первая промышленная выставка, которая перевернула представление о том, что такое индустрия, прошла в Лондоне в 1851 году. И это событие уже было запечатлено на фотографиях. И вообще мы знаем, как был устроен мир XIX и XX веков, главным образом, благодаря фотографии.
Сейчас, как я уже сказал, количество визуальной информации, которую мы потребляем, невероятно велико. Причем количество её стремительно растет. Все это неминуемо приведет к тому, что нам станут необходимы какие-то дополнительные инструменты, которые позволят как-то развиваться.
- Можете ли вы дать какой-то футурологический прогноз на этот счет? - Я не очень склонен к футурологии, но здесь, что называется, невооруженным глазом видно, что мы сейчас находимся, если не на пороге, то на пути к значительным изменениям в человеческой природе.
- На биологическом уровне, вы имеете в виду? - Уже сейчас биологический уровень не является сугубо природным измерением. В него можно вмешиваться. У нас ведь существуют разного рода биомедицинские технологии, которые позволяют как-то корректировать человека. Следовательно, жесткой границы между природой и технологией, собственно, между тем, что дано человеку и тем, что он может изменить, в каком-то смысле размывается. Я всегда говорю своим студентам такую вещь, которая некоторых шокирует, а у кого-то вызывает энтузиазм. Я говорю: «Мне безразлично кто передо мной. Мне все равно - люди вы или не люди. Вы можете не быть людьми, но можете быть похожими на людей. И, если вы биороботы, кибернетические машины, с которыми я вступаю в адекватную коммуникацию, и вы при этом в чём-то меня превосходите и чему-то можете меня научить, я буду только благодарен». То есть, я не повернут на антропоцентризме, я не думаю, что человек обязательно должен общаться с людьми и служить идеалам гуманизма. Вообще, идеалы гуманизма - это эпоха Ренессанса. С тех пор прошло довольно много времени, и мы должны быть готовы к тому, что среди нас будут появляться другие.
-
По-моему, Сартр говорил, что ад - это другие… - Да, Сартр это говорил, но он имел в виду экзистенциальные переживания члена буржуазного общества, который столкнулся с серьезным личностным кризисом. Это совершенно определенная ситуация, которую не стоит воспринимать вне контекста - как некий
афоризм, означающий, что ты должен быть сам с собой, а остальные пусть будут где-нибудь в другом месте. Так, кстати, многие воспринимают толерантность. Оставьте меня в покое и живите своей жизнью. Я сам по себе, вы - сами по себе. Но толерантность - это принятие, а не разделение.
Сартр говорит про человека, который не может встроиться в общество. Он переживает по этому поводу, но предпочитает обвинять в сложившейся ситуации других, а не себя, потому что так проще.
- Но ведь неизбежное появление «других» - это, наверное, не единственный вызов, который бросает человечеству Четвертая промышленная революция, которую мы сейчас переживаем? - К сожалению, технологические прорывы, технологические революции чреваты разного рода катаклизмами. И для многих они могут оказаться неожиданными. Никто ведь не ожидал, что один выстрел в Сараево в 1914 году может привести к таким последствиям. И ведь эта война затянулась до середины XX века, потому что Вторая Мировая война - это прямое следствие Первой. И период между этими войнами историки называют интербеллумом. Серьезной проблемой является то, что люди в большинстве своем ждут от новых технологий серьезный изменений к лучшему. Но радикальных положительные перемен не происходит. И это становится причиной серьезных разочарований.
Основатель PayPal и ранний инвестор Facebook Питер Тиль как-то сказал: «Нам обещали летающие машины, а мы получили 140 символов». То есть, «Твиттер». Но, с другой стороны, мы иногда просто не замечаем как меняется жизнь. Вот взять, например, интернет. Он изменил жизнь хотя бы в том смысле, что, как говорит теоретик медиа Мануэль Кастельс, виртуальная реальность, которая была раньше локализована где-то в шлеме, теперь (уже как лет десять) сменилась реализованной виртуальностью. И сегодня мы доверяем компьютеру управление дамбами в Амстердаме, зная, что город не будет затоплен. То есть, компьютер сегодня решает задачи выживания без рисков, связанных с человеческим фактором. Другое дело, что здесь есть свои риски. И над их предотвращением нужно постоянно работать.
- В беседе с известным кинокритиком нельзя обойти тему кино. Накануне нашей беседы вы провели в БФУ им. И. Канта кинолекторий, на котором демонстрировался фильм «Курьер» Карена Шахназарова? Чем обусловлен этот выбор? - Это был не мой выбор, так решили сами студенты. И это хорошо, потому что, если бы фильм для кинолектория попросили бы выбрать меня, я испытал бы серьезные сложности, поскольку нужна рамка, нужны предпосылки, нужно понимать на кого ты ориентируешься.
Но как бы то ни было, «Курьер» - это действительно очень хорошее кино.
Для меня этот фильм 1986 года - замечательный пример того, как можно без чернухи, которая стала едва ли не мейнстримом в более позднем перестроечном кино, показать проблемы стоящие перед обществом проблемы. В том числе и социальные. Дворовая ипостась молодежи противопоставляется так называемым мажорам, к которым принадлежит несостоявшаяся возлюбленная главного героя. В известном смысле Шахназарову удалось охватить целую панораму позднесоветского общества.
При этом фильм очень легкий, ироничный, сделанный по принципам классической комедии.
- Молодежь понимает о чем этот фильм? Они смеются во время сеанса? Ведь там многое зависит от контекста. Помнится 30 лет назад, когда главный герой фильма на вопрос о самом его заветном желании отвечал: «Я хочу, чтобы коммунизм на всей Земле победил», зал просто взрывался от хохота. - Сейчас контекст, конечно, понимают далеко все. Смеются над универсальным юмором бытовых несовпадений. Что же касается идеологии, то приходится объяснять почему это было смешно. С другой стороны, люди с развитым историческим воображением реагируют, если не смеясь, как зрители 80-х, то понимая опосредованно, что автор имел в виду. То есть, в этом смысле, «Курьер», будучи массовым культурным продуктом, на исторической дистанции превратился в послание для знатоков.
Студенты, обосновывая выбор фильма, совершенно справедливо отмечали, что, с одной стороны, это типично советских фильм, а с другой, он как бы пытается изнутри советские кино преодолеть.
И здесь они правы. На примере «Курьера» отчетливо видно как «разрешенный», цензурно безобидный отечественный кинематограф пытался вытащить себя за волосы из того болота, в котором он к началу перестройки оказался. Разумеется, это не относится к фильмам Абуладзе, Германаа, Муратовой и Неуланда, и многих других полуопальных режиссеров позднего застоя..
- Как будут дальше строиться ваше сотрудничество с БФУ им. И. Канта? - Мне бы очень хотелось его продолжить. И здесь мной, помимо собственно научных интересов, движет еще и интерес к городу, в котором университет находится.Меня не оставляет равнодушным Калининград и всё, что находится вокруг него. Нужно сказать, что к своей первой поездке в Калининград в 2001 году я был подготовлен наихудшим образом. Дело в том, что мой отец, инженер-строитель, много ездил по стране. В Калининграде он тоже бывал и рассказывал мне, что это совершенно изуродованный город. И у меня было такая рамка, такая оптика первичного восприятия. То есть, я думал, что приеду и увижу что-то ужасное.
Но ничего ужасного я не увидел. Калининград поразил меня странным соседством того, что в принципе никогда не могло встретиться.
Это принципиально двухслойное пространство. И лучшие ваши краеведы обращают внимание на то, что эти слои не сливаются. Они могут быть сведены вместе, но при этом каждый всё равно останется собой.
То, что у вас здесь есть, немецкое, советское, постсоветское, которое порой пытается мимикрировать под немецкие - это всё создает совершенно удивительную городскую среду. Такого нигде больше нет. Это совершенно уникальное пространство. В Калининграде, в других городах области, между разными слоями видны швы, но в этих швах и заключена настоящая драма истории. И это заставляет о многом задуматься. Здесь история визуализирована, как нигде. И, знаете, если вдуматься, Калининград это очень русский город - со всеми его противоречиями, метаниями, с некоторой, я бы сказал, растерянностью.
Это еще известный искусствовед Иван Чечот, который посвятил много работ Калининградской области, отмечал. Нет-нет, говорит он, мы здесь не историей Германии занимаемся. Именно этот эксклав, именно эта приграничная территория, позволяет, как в осколке зеркала, увидеть и понять, что такое Россия. Вот такой парадокс.
Партнёр:
Балтийский федеральный университет имени Иммануила Канта