"Я - Романтик космоса". Интервью Г. М. Гречко

25 мая 2016 года выпускник Военмеха, прославленный космонавт Георгий Гречко отметил свой 85-летний юбилей.

Почетный доктор Военмеха Гречко все также в строю, его обаяние, эрудиция и остроумие никуда не делись. Хотелось бы побольше здоровья – этого мы и желаем «нашему космонавту» в праздничные дни. Военмеховцы всегда рады видеть Георгия Михайловича в стенах нашего университета, и мы надеемся, что он уже осенью побывает на 70-летии своей родной кафедры «Ракетостроение», а в будущем году примет участие в праздновании юбилея Военмеха. Сегодня мы с небольшими сокращениями публикуем интервью, котороеГ. М. Гречко дал в 2013 году журналу «Инновации».

– Уважаемый Георгий Михайлович, давайте начнем наш разговор с простого вопроса: что заставило Вас ступить на эту «дорогу в космос», очень длинную и трудную?

– Во времена моего детства о космосе только мечтали. Даже Циолковский, тоже великий мечтатель, сказал, что человек полетит в космос через сто лет. Это он в 1935 году сказал, так что мы и сейчас еще не должны были летать. Поэтому, начитавшись тогда фантастики, я решил стать… нет, не космонавтом, сто лет я не прожить рассчитывал и не думал, что столетний старик может полететь в космос, у меня была более скромная задача. Я решил стать ракетостроителем, участвовать в создании ракеты, а уже потом мой сын или внук полетели бы на ней в космос. Но, как видите, гениальный Королев воплотил гораздо раньше то, что предсказал Циолковский. И в результате мне действительно посчастливилось разрабатывать «семерку», участвовать в ее испытаниях, когда она не хотела летать, а сейчас она, кстати, по надежности – лучшая ракета в мире. И потом достаточно неожиданно у меня получилось на ней три раза слетать в космос. Так вот, я сильно увлекался фантастикой, научно-популярной литературой. У меня даже два тома энциклопедии Н. А. Рынина «Межпланетные сообщения» были. Когда я оканчивал школу, то отыскался нужный институт – Ленинградский военно-механический, где был объявлен прием на факультет реактивного вооружения. Вооружение меня никогда не интересовало, но я понимал, что самая большая ракета, которая является вооружением, когда-нибудь станет космической. Я окончил наш институт, о чем ни разу в жизни не пожалел, и был направлен на работу в КБ к Королеву, где делались те самые большие боевые ракеты, которые должны были стать космическими. Я был баллистиком, участвовал в запуске Первого спутника, в расчетах орбит других спутников и траекторий станций к Луне, к другим планетам. А затем удалось пройти тяжелейший отбор – в тот год заявления в отряд космонавтов подало более 200 работников нашего предприятия – и приступить к космическим тренировкам.

– Для Вас они шли не так просто, как хотелось бы, тут и сломанная нога при парашютной подготовке, и годы ожидания. Вы рассказывали, что это ожидание – одна из самых трудных составляющих профессии космонавта…

– И это – правда, потому что подготовка длится годами, а ты до последней секунды, пока ракета не оторвалась от стартового устройства, еще не знаешь: полетишь – не полетишь. Были же случаи, когда экипаж садился, оставалось полчаса до старта, но что-то не получалось, где-то находилась неисправность, и их высаживали из корабля и отправляли обратно в гостиницу. Через день-два их опять сажали, опять какая-то неисправность, опять высаживают – нет ничего хуже. Поэтому, действительно, когда ракета уже пошла, – ну, слава Богу! Тренировки кончились, сомнения позади, началась работа. И вот здесь уже никакого страха нет, в голове лишь одна мысль – выдержать все, сделать все, что требуется в полете. Когда космонавтов спрашивают, какая у вас радость была в полете, мы часто говорим: выполнили программу полета, вот она, главная радость.

– Все три Ваши полета были непростыми, первые два – рекордные по продолжительности, для своего времени рекордные, а в третий Вы отправились в возрасте 54 лет, и оказалось, что это тоже рекорд, на тот момент Вы были самым возрастным космонавтом. Что-то делать самым первым всегда непросто. Какие-то особые приемы, чтобы настроить себя в ходе тяжелого полета, лично у Вас были?

– Вообще девиз всей моей жизни такой: «Будь не первым, а достойно участвуй в достойном деле». В тяжелой ситуации я себе обычно говорил себе: ты – ленинградец, ты должен все выдержать, а, к тому же еще, ты – военмеховец. Вот встретишься со студентами своего вуза после полета, и не должно быть так, чтобы они отводили глаза, глядя на твои регалии и зная, что ты там напортачил, что-то сломал или что-то не доделал. И это, надо сказать, хорошо помогает, действует. А иногда стоило себе напомнить, что ты – член коммунистической партии. Да-да, как бы это сегодня ни звучало. Я не знаю, как там жила верхушка КПСС, а у нас, у рядовых членов партии было правило – работать лучше других и больше других. Это также позволяло настроиться на выполнение сложной работы. Ну, и последнее, что я себе всегда говорил в трудной ситуации: твоя фамилия Гречко, и ты свою фамилию ничем замарать не должен. Вот такие, достаточно простые, были у меня моральные установки, это работает, и часто куда лучше, чем долгая подготовка и физическая тренировка.

– В одном из своих долговременных полетов Вам пришлось совершить незапланированный изначально выход в открытый космос, для проверки исправности стыковочного узла, который мог быть поврежден во время предыдущей, не самой удачной попытки стыковки. Что Вам особенно запомнилось в этом неожиданном эксперименте?

– Мне было легче, чем Леонову, который был самым первым и у которого запас кислорода в скафандре – минут на сорок, как мне помнится. Я же испытывал рабочий скафандр, где кислорода было на шесть часов. Правда, мне пришлось совместить испытание скафандра с вполне реальной работой в космосе. Конечно, в этом полете были, так сказать, мелкие трудности. Например, в скафандре у меня напрочь отмерзли ноги. Оказалось, что система охлаждения была рассчитана неправильно. К тому же еще и пот попадал в глаза, мешая работать. Завершив работу, загерметизировав отсек и сняв скафандр, я первым делом схватился за ноги, проверяя, есть ли они там или их уже вообще нет. Оказалось, еще есть. Я тогда залез в спальный мешок, принял десятисуточную дозу коньяка, потому что суточная была 3,5 грамма, или 7 граммов, я уже точно не помню, заснул, а когда проснулся, ноги уже были. А Светлана Савицкая в такой же ситуации отогревалась чаем: наполняла пластмассовые пакеты теплой жидкостью и обкладывала ими заледеневшие ноги. Были в том выходе и психологически сложные моменты, когда стравливали воздух из станции. Казалось бы, он весь вышел через специальный клапан. После этого открываешь люк. Но, если где-то в обшивке осталась атмосфера, в этот момент в люк устремится то, что не вышло через клапан. И меня потащило к люку, стало выворачивать через него наружу, а я стал упираться. Я должен был выйти в космос, но я не люблю, когда меня тащат, я люблю все делать сам. Дождался, пока это кончилось, и вышел. Сам, своими силами…

– Полеты в космос – далеко не самое простое, расписанное по пунктам дело. Во время Ваших экспедиций и у Вас случались разнообразные ЧП, так что почти отмороженные ноги в этот ряд хорошо укладываются…

– У нас был пожар, а однажды при посадке не раскрылись ни основной, ни запасной парашюты. Точнее, не раскрылись в указанный в полетной документации момент. По порядку. Как-то во время длительной экспедиции 1978 года я находился на первом посту управления станцией, передо мной – только маленький отсек для выхода в космос. Поворачиваюсь назад, а станции просто не видно – один дым. Пожар, тем более в космосе, это страшное дело, от него никуда не убежишь. И очень опасен дым, потому что горят не дрова в костре, а провода и пластмасса. Такой дым вдохнешь пару раз, а третий раз, скорее всего, уже и не вдохнешь вовсе. Пожар надо было тушить, и тут мне пригодились мои старые, не космические навыки. Я всегда любил нырять с маской, опыт определенный имел, и, для того чтобы не задохнуться в дыму, в соответствии со своими навыками ныряльщика сделал гипервентиляцию: стал глубоко и часто вдыхать и выдыхать, чтобы насытить ткани кислородом. Надышался – и нырнул в дым. Плыву и смотрю, откуда же он идет. Вижу, горит прибор. Я его выключил и вынырнул, чтобы отдышаться. Отдышался на свежем воздухе – и опять туда. Смотрю – дыма уже практически нет. Тогда я включил вентилятор и поглотитель вредных примесей. Все закончилось благополучно, и мы продолжили полет.

– А нераскрывшийся парашют?

– Это было в 1975 году, во время моего первого полета, когда мы уже пошли на спуск. В документации сказано, что парашют раскроется в такое-то время (часы, минуты, секунды – момент зафиксирован). И вот время подошло, парашют не раскрывается, а мы продолжаем падать. В этом случае через определенное время должен раскрыться запасной. Но он тоже не раскрылся, и тогда стало ясно, что осталось жить нам всего лишь несколько минут. Знаете, страх смерти очень сковывает человека, его мысли и движения, потому что очень не хочется умирать. Но как-то глупо было кричать «Прощай, Родина!», и я тогда подумал: я же космонавт-испытатель, вот и нужно за оставшиеся минуты попытаться определить какие-то отклонения в работе автоматики или приборов и успеть сообщить это на Землю. Это было моим долгом испытателя, и в специальное устройство я начал наговаривать параметры разных систем и смотреть, соответствуют ли они норме. Вдруг, чувствую, удар – раскрылся основной парашют. Уж не знаю, сколько – минуту или две – я считал себя мертвецом, и это было очень страшно. А когда потом на Земле стали разбираться, оказалось, что кто-то просто-напросто перепутал и неправильно дал в полетную документацию время раскрытия парашютов…

– Как вы сказали, «мелкие трудности»… Давайте поговорим о пилотируемой космонавтике как о явлении, которое уже стало составной частью нашей жизни. Как бы Вы сформулировали, что же дали нам годы, прошедшие с полета Гагарина, и что ждет нас дальше?

– Если сформулировать кратко, за эти годы мы получили совершенно уникальный, бесценный опыт в области пилотируемых полетов. Во-первых, это, так сказать, опыт технический: какая аппаратура, какие приборы и устройства могут и должны использоваться в пилотируемой космонавтике? Какие материалы, с какими свойствами годятся для создания пилотируемых космических объектов? Здесь мы действительно, можно сказать, лидируем среди всех стран, участвующих в космических исследованиях. В смысле накопленных знаний и умений. Во-вторых, опыт обеспечения длительных космических полетов, которым, подчеркну особо, больше никто в мире не обладает, даже в наше время, когда на МКС подолгу работают интернациональные экипажи. Вот, например, наш космонавт, врач Валерий Поляков, провел в одном беспосадочном полете более полутора лет. И этим он практически ответил на вопрос – может ли человек, без потери здоровья и работоспособности, провести в условиях невесомости такой огромный срок, – а это время соизмеримо со временем полета экспедиции на Марс? И получилось, исходя из результатов полета Полякова, что это вполне возможно. Вот он, важнейший результат! Без него пришлось бы оснащать марсианский корабль системой искусственной гравитации. А пока мы умеем ее создавать только при помощи вращения, и такой корабль стал бы куда более сложным по конструкции и более тяжелым, что привело бы к жестким требованиям к средствам выведения полезной нагрузки, которые придется использовать. Кроме того, вращение вызывает не только подобие земного тяготения, но серьезные вестибулярные расстройства, последствия которых крайне трудно преодолеть. Так вот, полет Полякова эту проблему решил. Что же касается второй части вопроса – «А что же дальше?..» Второй человек, ступивший на поверхность Луны, Эдвин Олдрин опубликовал любопытную статью, в которой предложил американцам в качестве ближайшей космической цели полет на Марс. Мол, Луна сегодня – это для русских и китайцев, это их область приложения технических усилий, а мы должны выбрать Марс. Причем лететь туда большой экспедицией и без возвращения на Землю. Так, как это сделали «отцы-основатели», когда покинули Европу навсегда и обосновались на американском континенте. Вот такая интересная перспектива предлагается. Единственное, когда Олдрина спросили, готов ли он сам принять участие в колонизации, то он сказал – нет, у него и на Земле дел пока хватает… Если вспомнить различные заявления, прозвучавшие в последнее время, то мы, насколько я помню, говорили о возможном полете на Марс где-то после 2030 года. Китайцы, кажется, заявляли 2025 год, а у американцев в различных планах фигурировал даже год 2020. То есть разговор пока идет о самостоятельных программах, и, если учесть реальное время на подготовку и вспомнить о так называемых «окнах старта», может сложиться ситуация, когда в течение одной – двух недель к Марсу должны будут стартовать две – три национальные экспедиции. Вдумайтесь, одновременно три корабля, баснословно дорогих и технически сложных. На мой взгляд – это глупость, когда параллельно тратятся гигантские средства для достижения одного и того же результата. Я считаю, что марсианская экспедиция обязательно должна быть международной. Надо объединять усилия. Страны, имеющие возможности вести космические исследования и достигшие в этом направлении определенных успехов, должны внести свой вклад. И наша страна, соответственно, тоже. И этот наш вклад будет достаточно весомым.

– Высказывают мнение, что необходимо продолжить исследования Луны с помощью пилотируемых средств, что лунная обитаемая база может использоваться как своеобразный «перевалочный пункт» в будущей марсианской экспедиции и Луна должна стать нашей ближайшей целью…

– Вот с этим согласиться я не могу. Люди высадились на Луну, шесть раз высадились, на ее поверхности были размещены исследовательские приборы, на Землю были доставлены образцы грунта, в том числе и нашими автоматическими аппаратами. Эти образцы исследованы всеми средствами, которые были и есть сегодня в распоряжении науки. Слышал, что часть образцов американцы хранят в вакууме, – для того, чтобы исследовать их в будущем, когда появятся новые, сегодня неизвестные методы и инструментальные средства. Все, что было возможно дать для науки, программа пилотируемых полетов на Луну уже дала. Ну, почти все. Лететь на Луну сегодня надо лишь с одной целью – осваивать ее, а не повторять уже достигнутое и пройденное. Но вот зачем это надо – ответить пока трудно. Золота и алмазов на Луне не обнаружено. Легендарный гелий-3 – якобы источник неисчерпаемой энергии – вызывает в памяти историю управляемой термоядерной реакции. Уже больше полувека мы ждем, когда же заработают дешевые термоядерные источники энергии, и ждать, похоже, предстоит еще долго. Луна как база вне Земли для дальних экспедиций – это тоже не подходит, с точки зрения энергетики куда лучше стартовать с орбиты Земли. Поэтому следующий этап развития пилотируемой космонавтики – это, несомненно, Марс. Но, мне кажется, надо отработать технику и стратегию марсианской экспедиции ранее, на орбите Земли. Сейчас такая экспедиция отрабатывается в земных условиях, эксперименты предусматривают и пребывание в замкнутом пространстве экспедиционного модуля, и имитацию выходов на поверхность красной планеты, и период возвращения на Землю. А затем обязательно должна состояться имитация полета на орбите Земли. Ведь необходимо выявить конструктивные и иные недостатки в условиях реального космоса, там, в полете на Марс, их исправлять будет поздно. Ну, и, конечно, как элемент отработки – это неоднократные посадки на Марс беспилотных аппаратов, грузовых аппаратов, которые, решая чисто технические проблемы, могут путно доставлять на поверхность Марса расходные материалы – чтобы создать своеобразный складской запас для будущих пилотируемых экспедиций.

– В космос сегодня летают и профессиональные космонавты, и любители – космические туристы. И срок подготовки у них значительно короче, чем у профессионалов, и полетные задачи совершенно иные. Как Вы, профессиональный космонавт, относитесь к этому явлению – «космический туризм»?

– Можно поделить всех, кто летает в космос, на тех, кто выполняет государственные, научные, производственные задачи, и тех, кто летает для своего удовольствия. Условно говоря, на профессионалов и на туристов. Я считаю, что возить туристов так, как мы возим, неправильно. Когда-то Циолковский сказал, что космонавтика даст нам бездну могущества и горы хлеба. После туристов остаются только горы мусора. В обычном полете они мешают выполнению основных задач. Сейчас готовятся частные корабли, чтобы возить в космос по суборбитальным траекториям уже не за 20 миллионов, а за 200 тысяч долларов. Что же, богу богово, кесарю кесарево. Мы, профессионалы, должны выполнять поставленные перед нами серьезные задачи, а туристы должны летать на своих туристических кораблях, пусть даже и не выходя на орбиту. Считается, что до 100 километров – это полет в атмосфере, а выше ста – это уже в космосе. Таким образом, турист вполне может получить удостоверение, что он побывал в космосе. Но такой туристический корабль возвращается в то же место, откуда взлетел. А поскольку все по плану будет проходить над пустыней, то я бы и за 200 тысяч в такой полет не пошел. Взлетел над пустыней, развернулся над пустыней, и вернулся в пустыню – неинтересно. Вот когда корабли действительно будут возить туриста в «космический отель» на орбите, и можно будет полюбоваться видом из иллюминатора на планету Земля, и не на земную пустыню… Я считаю себя профессионалом, но если бы не работа, я бы в космосе не отходил от иллюминатора. Мой коллега военмеховец Сергей Крикалев, у которого шесть длительных полетов, сделал потрясающие снимки Земли из космоса. Глядя на них, каждый сегодня может вообразить себя космонавтом и полюбоваться Землей, потому, что это настолько красиво, интересно, поучительно, настолько заставляет задуматься, обрадоваться, даже посмеяться… потрясающая вещь. А вот суборбитальный полет, взлетел – сел, это, мне кажется, как львицу целовать – и страшно, и удовольствия никакого.

– В детстве Вы мечтали о космосе, и пришли в профессию совершенно осознанно. Как Вы считаете, поколение, вступающее в жизнь, готово так же осознанно выбрать в качестве своей профессии космонавтику – и инженерное дело, и космические полеты?

– У нас в течение 2012 года, когда был объявлен свободный набор в отряд космонавтов, всего подали заявления, кажется, человек триста, а у американцев в тот же период, насколько я помню, желающих было за шесть тысяч… Так сказать, сухие цифры. В общем, здорово быть мечтателем. Здорово быть романтиком, вот я – романтик космоса. Но… сейчас время прагматиков, и мне жаль это время. Я для себя еще в 1975 году, сразу после первого полета в космос решил – если приглашают выступить перед школьниками, перед молодежью вообще, то прихожу обязательно. И вот что заметил сейчас, в последнее время: когда рассказываешь школьникам о космосе, они, конечно, не все готовы воспринять эти рассказы. Да, кто-то, как говорится, спит, некоторые вообще уходят, но ребята с горящими глазами, слава Богу, никуда не делись. Они есть, думаю, везде, пусть их и немного еще, но именно для них стоит работать, стоит приходить в школы и говорить про космонавтику. Мы должны заботиться, чтобы шестилетки не так уверенно говорили, что хотят быть банкирами, как мне довелось это однажды услышать. Вдруг кто-нибудь захочет стать космонавтом. И если каждому из нас за свою жизнь удастся привести в нашу отрасль хотя бы несколько увлеченных человек, я думаю, свою миссию, свой долг перед страной мы выполним.

– Георгий Михайлович, большое спасибо за беседу. Удачи Вам и крепкого здоровья, чтобы все, что задумано, удалось выполнить.